Рубрика:Бизнес

Бишкек Пресс Клаб: «Прежде чем предложить мировому сообществу свои услуги в качестве геополитического и религиозно-культурного посредника между мировым Исламом и Европой необходимо понять, каким потенциалом располагают центральноазиатские государства в совокупности и индивидуально для выполнения такой весьма сложной миссии», — об этом говорится в статье президента Института общественной политики Муратбека Иманалиева, которую ВРС сегодня предлагает вашему вниманию. Следует признать, что на сегодняшний день возможности центральноазиатских государств ограничены настолько, насколько они дееспособны как независимые государства и насколько адекватно и полноценно понимание элитами Центральной Азии значимости региона как реально сконструированного международного политического пространства, в том числе, имеющего и глобальное измерение. Очевидно, что от этого во многом зависит проектирование и реализация политических, экономических и культурно-гуманитарных «акций влияния» на внешний мир с последующим формированием и развитием позитивных представлений о Центральной Азии у внерегиональных лидеров и народов, о ее потенциале в том или ином качестве субъекта международной жизни.Разумеется, что центральноазиатские страны, в свою очередь, испытывают влияние, прежде всего, ведущих держав и некоторых межстрановых объединений на функционирование и развитие тех или иных политических систем в государствах региона, социально-экономических контентов, общественных отношений, внешнеполитических стратегий и многого другого.Однако представляется, что влияние сильных мира сего на формирование институционального развития государств региона было и остается не более чем фрагментарным. Например, попытки Запада «демократизировать» Центральную Азию не имели всеобъемлющего и программного подхода, в частности, право и нравственность как ценностные емкости и «ограничители», без которых демократия не более чем анархия и охлократия, были представлены в процессах демократического «всеобуча» секторально либо вообще отсутствовали. При этом, конечно, я разделяю мнение ряда отечественных и зарубежных экспертов в том, что упомянутые проблемы все-таки больше относятся к категории проектных решений внутренними усилиями элит и народов региона, разумеется, при условии, что они не только проявляют интерес, но и в определенной степени готовы к их реализации.

Насколько велико, с другой стороны, влияние на центральноазиатские государства Ислама? Действительно ли в случае со странами региона следует серьезно говорить об исламизации, но при этом хотелось бы до конца понять, какие местные и зарубежные институты и миссии вовлечены в этот процесс. Это возврат и реставрация или это нечто новое? Можно ли понимать этот процесс как движение навстречу друг другу исламского мира и центральноазиатских государств и народов или это все-таки одностороннее движение? И вообще следует разобраться, кого и что имеют в виду политики, ученые и общественные деятели, когда говорят об «исламизации» центральноазиатского региона? Представляется, что серьезная исследовательская работа по этой проблематике только начинается.

И, наконец, могут ли центральноазиатские государства использовать свою некую фрагментарную инкорпорированность в Европу и мозаику Ислама для собственного становления в качестве реальных субъектов современной международной жизни, с одной стороны, и формирования диалоговых коммуникаций между теми же Европой и Исламом, с другой стороны? Насколько противоречивы либо вообще антагонистичны ценностные ориентиры Запада и исламского мира, и каков компонент влияния и доминирования эгоистичных интересов стран обоих миров, на основе которых выстраиваются их позиции?

Как мне представляется, историко-культурные и иные необходимые обоснования, в принципе, наличествуют. Например, Центральная Азия всегда была местом схождения цивилизационно-культурных потоков и мировых религий, при этом, играя роль внутриконтинентального связующего коридора, правда без ярко выраженного в смыслах прогресса, как это понималось в Европе, но с функцией интеграционного начала с экстенсивной механикой развития. Последнее в большей степени относится к культуре кочевнической мобильности, в контексте политических, экономических и иных потребностей отражавших мировосприятие евразийских номадов, историческая миссия которых, на мой взгляд, заключалась в перемещении неких, порой виртуализированных ценностных емкостей из одного культурно-цивилизационного пространства в другое, но которыми они сами практически не пользовались.

Геополитика, в данном случае как применение географии в качестве политико-пространственного инструментария, также способствовала в общих чертах формированию Центральной Азии как «посреднического» региона. Однако смыкание в Х1Х столетии именно в Центральной Азии российского и цинского военно-организационных и политико-социальных пространств, в практике межгосударственных отношений нашедшего закрепление в российско-китайском пограничном размежевании, разрушило эту «посредническую» ипостась геополитической характеристики региона. В последующем была демонтирована и интеграторско-посредническая идеологема, которая всегда присутствовала при создании и жизни кочевых и оседлых государств и иных сообществ на этом географическом пространстве.

В настоящее время новые государства в Центральной Азии, стремящиеся к построению собственных моделей национальной государственности, одновременно пытаются возродить и реконструировать смыслы (пока в контурах) посредническо-интеграционных традиций, существовавших ранее. Правда следует признать, что унаследованы лишь некие фантомные явления этих самых традиций: собственно сами смыслы стерты из памяти.

Но сегодня, во всяком случае, некоторые интересные инициативы, которые с некоторой натяжкой можно категориально отнести к формулам подобных традиций и импульсирующие из Центральной Азии, находят понимание и поддержку других государств. Например, казахское СВМДА, узбекская безъядерная зона, кыргызский «Шелковый Путь» и т.д. Даже туркменский «нейтралитет» в определенном смысле можно рассматривать как стихийно возрожденный внутренний позыв к возрождению этих политических конструкций, хотя большинство политиков и экспертов склонно рассматривать нейтральный статус Ашхабада как некое подражание кому-то. Хочу при этом напомнить, обсуждения о нейтральности имели место быть и в других центральноазиатских странах на заре их независимости.

Эти инициативы поддержаны многими европейскими и исламскими государствами. Однако требуется их развитие в сторону не организационных трендов и сиюминутного улучшения имиджа, а распространения их в качестве устойчиво и позитивно воспринимаемых другими странами идей.

В частности, с моей точки зрения, вполне можно было бы использовать создание безъядерной зоны в Центральной Азии для укрепления идей нераспространения и отказа от использования Атома в военных целях. И в этом контексте следовало бы более масштабно и полноценно использовать, например, решение евразийского и мусульманского Казахстана, который добровольно отказался от статуса ядерной державы. Полагаю возможным, что согласованные и активные действия стран центральноазиатского региона при поддержке ООН и других глобальных и региональных организаций, отдельных государств, таких, например, как Германия и Япония, были бы способны привлечь к такому процессу широкий круг исламских и европейских стран, включая при определенных условиях Иран. Почему бы не подумать о присоединении Афганистана к центральноазиатской «безъядерной» зоне?

В данном контексте было бы весьма актуально и полезно для стран региона вынести в повестку дня центральноазиатского сотрудничества проблему нераспространения в ее более насыщенном, динамичном и конструктивном виде, а не ограничиваться только подписанием договора о создании безъядерной зоны: необходима верстка региональной «безъядерной» политики и ее инструментов. Добавлю лишь то, что Центральная Азия, окруженная ядерными державами, а также странами, намеревающимися стать таковыми, должна быть более активной в укреплении и развитии этих идей.

Нефть и газ всегда имели отраженное либо косвенное политическое измерение, но сегодня они – часть большой международной политики. И ее важным сегментом стали некоторые центральноазиатские государства. «Трубопроводная» дипломатия становится определяющим направлением внешней политики этих стран: становится очевидным, что формирование «многовекторности» зачастую зависит от разветвленности нефтегазопроводов. Предвижу возражения, но, тем не менее, выскажусь в том смысле, что существующий подход к пониманию и использованию энергетики в коридоре внешнеполитических усилий представляется весьма пассивной формой развития взаимоотношений с другими странами и регионами. Естественная конкуренция государств и их эгоистические интересы не должны доминировать над общечеловеческими ценностями. «Энергетические» отношения должны носить не только деловой, торговый характер, но и гуманитарно-цивилизационный.

Другим солидным ресурсом формирования интеграционно-посреднических международных конструкций для центральноазиатских государств является вода, о которой много лет в алармистских тонах говорят и пишут многие ученые, государственные мужи и дипломаты. Однако много и бесплодно обсуждаемая тема воды, превратившаяся в нечто вроде политологической моды, не привела к появлению серьезных региональных и глобальных проектов, способных решить эту проблему хотя бы в превентивном порядке. Совершенно очевидно, что вода, имея колоссальную экономическую и социальную значимость, вместе с тем располагает своим международно-политическим измерением. Вода не должна стать предметом и поводом конфликтов и войн, более того она должна стать, по моему разумению, инструментом интеграции и совместного развития. Убежден, что настала пора формирования «водной» политики и дипломатии стран Центральной Азии. Поддержка Евросоюзом «водных» инициатив государств региона для нас должна быть сигналом к выработке общих позиций, в том числе и по внерегиональным азимутам, предполагающих полноценное привлечение к сотрудничеству других стран, в том числе, и исламских. Понимание того, что вода может рассматриваться как общечеловеческое достояние и непревзойденная ценность и, что разумное и совместное использование воды в интересах всех живущих на Земле, — это еще одна возможность проявления центральноазиатскими странами своей способности быть «посредниками», а не только выражать политическую и иную солидарность.

Очевидно, что важнейшей и ведущей компонентой диалоговых коммуникаций должны быть проблемы безопасности. Трансграничная преступность, выражаемая в перманентной эскалации терроризма, наркотизма, торговли людьми, оружием и т.п. требует большей активности и результативности совместной деятельности глобальных и региональных международных организаций, неправительственных и общественных объединений, отдельных государств.

Нельзя сказать, что какие-то усилия не предпринимаются. Но мне кажется, что все потуги приводят, как ни странно, к обратному результату, если таковой искомый итог не предусматривался: к отчуждению. Наверное, нужна принципиально иная база и концепция диалога.

В этой связи полагал бы возможным изучить проблему создания конференциального канала контактов, в пределах которых роль некоего «связующего» звена на себя взяли бы страны являющиеся одновременно членами Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе и Организации Исламская Конференция. В число таких стран входят центральноазиатские государства, Турция, Азербайджан, Босния и Герцеговина, Албания и другие. В свое время в начале 2000 гг. эта идея была предложена Кыргызстаном, однако, к сожалению, не получила необходимого развития. Главная задача такой постоянной действующей конференции заключается не в «усаживании» за общий переговорный стол страны, входящие в ОБСЕ И ОИК, а в двусторонней ретрансляции ценностных емкостей и ориентаций и их последующей возможной совместимости. Речь в данном случае может о широком наборе направлении, включая вопросы безопасности, экономики, межконфессиональных и межкультурных отношений. Функционирование такой конференции, вероятно, предполагает ее определенную самостоятельность, но не обособленность. Важен компонент «второго и третьего эшелонов» предварительного внутреннего диалога, т.е. деятелей культуры, науки, религиозных, общественных и неправительственных организаций, разумеется, с участием представителей Европы и мусульманских стран, если на это будет их добрая воля.

Представить себе, что центральноазиатские и другие страны-участницы такой конференции были бы в состоянии влиять на конкретный исламский или европейский регион весьма сложно, но в будущем общеполитические и межконфессиональные диалоги, ориентированные на поиск пути решения общих проблем, вполне вероятны.